Дикарь: Охота в лесу

Копье прошило фэйери насквозь, с легкостью пройдя сквозь наружный скелет и мягкие внутренности. Тварь, пронзительно пискнув, рухнула на землю, загребая передними конечностями под себя мох и листву. Последний раз хлопнула вертикальными челюстями и замерла. Небольшие гибкие отростки у нее на лбу, кончики которых только что мерцали алым светом, — бессильно опустились и погасли. Белозуб вознес молитву Отцу за то, что тот направил его удар, и покинул укрытие в кустах. Из зарослей по соседству вылезли Лохмач и Кривопят. Оба, как и сам Белозуб, приземистые, крепкие мужики. Лохмач, заросший, с бородой до пояса, уже повесил свой короткий лук на плечо. Кривопят же не спешил опускать топор на длинном древке, настороженно косясь по сторонам карими глубоко посаженными глазами. Осмотревшись, охотники стянули плотные повязки, закрывавшие уши, с головы на шею.

— Ловко ты ее уработал, — Лохмач одобрительно постучал Белозуба по плечу. — Мало кто смог бы вот так, с одного броска.

— Скажешь тоже, — слегка смутился Белозуб. — Это молодая ж еще, видать, первый круг только вызрела. Панцирь у ей тонкий, как листок.

— Коли эта молодая, так где старые? — прошепелявил почти беззубый Кривопят. — Кабы нам, братцы, не попасться сейчас.

— Брось, Кривой, — махнул рукой Лохмач. — Ты ж сам слыхал, что болярин говорил — все чуды, что не побесились, ушли. А те, что побесились, вместе не бродят.

— А тебе не чудно то, что чуды вдруг ушли? — спросил Кривопят. — Были, были — да вдруг часть ушла, а часть побесилась и принялась куролесить.

— Чуды — они на то и чуды, чтобы чудить, — веско вклинился Белозуб. — А, может, они не побесились вовсе, а всегда такие были. Просто, пока мы в лес только по нужде нос совали, так они и не озорничали. А сейчас прочухали, что мы из лесов хотим себе поля сделать — так и взбесились.

— Может и правда твоя, Белозуб, — нехотя признал Кривопят.

— А то как же не так, — поддержал Белозуба Лохмач. — Всем известно, что Белозуб у нас — мудрила.

Белозуб осклабился, показывая правдивость своего прозвища. Потом подошел к убитой фэйери, наклонился за копьем и мимоходом глянул в остекленевшие глаза своей жертвы. Почти человеческие, в отличие от всего остального, что находилось на мерзкой морде. В глазах застыли ужас и боль. На щеке твари что-то блеснуло, и Белозуб с удивлением разглядел небольшой играющий гранями камушек. Потянулся и аккуратно снял его.

— Слеза фэйери, — завистливо протянул Лохмач.

— Проклятая штучка, — прошептал Кривопят.

— Проклятая-то проклятая, а на золотой потянет, — покачал головой Белозуб, кладя слезу в небольшой мешочек на поясе. Болярину отдадим, а добычу поделим поровну.

Лохмач и Кривопят переглянулись и принялись на все лады расхваливать щедрость товарища. Белозуб снова улыбнулся, отвернулся и, взяв копье за древко, с силой рванул его. Тело фэйери едва не переломилось пополам, и Белозуба передернуло от мерзкого звука. Он не первый раз убивал фэйери — с тех пор как боярин объявил награду за голову каждой твари в десяток серебрушек, эта была его третьей жертвой. «Наша третья жертва» — поправил себя Белозуб. Три с третью серебрушки на человека —  почти как удачный ярмарочный сезон. А тут уже третий раз за год удача — и сами целы, и деньги в карман. Глядишь, так и хозяйство поправится, да и почет от боярина — не пустой звук.

— Смотрите! — прервал размышления Белозуба резкий шепот Лохмача. — Там!

Белозуб и Кривопят мгновенно развернулись в ту сторону, куда указывал Лохмач. Ожидавший увидеть там еще одну фэйери, Белозуб удивленно ахнул. Из зарослей шагах в двадцати от них выбрался человек. Он был лыс, лицо чисто выбрито. Его, наверно, можно было бы принять за свободного охотника, если бы не чудной наряд. Не было на нем обычной для промышлявших охотой на зверя или чудов одежды —  кожаного жилета и длинной рубахи — торс незнакомца, густо покрытый волосами, был гол. Не было на нем и обычных для простого люда холщевых или кожаных штанов с плетеными из лозы ботами, а длинная юбка, скрывающая ноги незнакомца была сделана уж очень аккуратно. Довершали портрет нежданного гостя кожа цвета дубовой коры и внушительных размеров ожерелье, спускавшееся по груди почти до живота. Место драгоценностей в ожерелье занимали камни мутно-зеленого цвета, несмотря на гладкую поверхность, не дававшие блики на солнце. Оружия у незнакомца не было.

— Дикарь, — прошептал Кривопят. — Настоящий дикарь.

— Отцом клянусь, дикарь, — согласился Лохмач. — А на шее — камни карри. Каждый стоит, как мой дом вдобавок с женой и скотиной. Свезло, так свезло.

— В чем свезло? — не понял Кривопят.

— Это ж дикарь, Кривой, — зашептал, оглядываясь на пришельца, Лохмач. — Стукнем его по темечку — никто и не хватится. Подумаешь, дикарем больше, дикарем меньше. А болярин, глядишь, еще и спасибо скажет.

— На дикаря не полезу, — уперся Кривопят. — Не чудь это, а душа живая. И мало ли, что у него за пазухой.

— Да гол он как сокол, сам погляди! — разозлился Лохмач. — А с оружием их через заставы не пропускают. Не велено дикарям на Отчих землях с оружием ходить. Давайте мигом, а то он же сейчас поймет все! Белозуб, ты как?

Белозуб не ответил. Он смотрел на Дикаря заворожено, будто увидел чудо из давних детских сказок. А Дикарь, постояв мгновение, двинулся им навстречу. Белозубу вдруг стало страшно — сейчас Лохмач вскинет лук и выстрелит в этого странного человека. Белозуб даже хотел было схватить Лохмача, содрать с его плеча лук, повалить и, может быть даже, ударить — но пошевелиться он не смог. И Лохмач и Кривопят застыли, не в силах двинуться или даже сказать слово. А Дикарь подошел к фэйери, присел рядом и заглянул в заполненные предсмертным ужасом глаза. Покачал головой и провел ладонью, закрывая их.

— Да упокоишься ты в песне Леса, — донеслись до охотников слова. Дикарь будто бы пропевал их, так гладко и звонко они звучали. — Долго ли нам всем слушать ее или коротко, а твой голос больше не вплетется в эту песнь.

Он повернулся к охотникам, посмотрел на копье Белозуба, с которого вязкими каплями падала на землю зеленоватая кровь чуда. Покачал головой.

— Люди. Лес увядает, мир погружается во тьму. А они только и могут, что убивать несчастных, страдающих от этого. И надеяться, что все как-то образуется, — он поднялся, аккуратно переступил тело фэйери и подошел к охотникам. Заглянул каждому в глаза. Белозуб внутренне съежился — что стоит этому странному человеку сейчас убить их всех, недвижимых и беззащитных?

— Злоба, — протянул Дикарь. — Злоба и страх. Никакой надежды здесь нет. Что ж, даже без надежды мы должны двигаться вперед. Очнитесь!

И все трое, будто пробудившись от тяжелой дремы, вздрогнули и медленно опустились на землю.

— Не губи, колдун! — взмолился Лохмач. — Что хочешь возьми, только не губи! Мы — люди простые. Болярин сказал охотиться, мы и охотимся. Не гневись, прошу!

— Люди, — снова тем же печальным тоном произнес Дикарь. — Всех меряют своей мерой. Не убийца я, и не собираюсь наказывать вас за зло. Ведите меня к своему лорду, простые люди. Может, у него найдется, что мне сказать.